САША НЕМАКАРОВ или ДЕВЯТОЕ ИЮЛЯ 2012-го
Позвонил мне давеча (07 июля) друг-приятель – видный (как я понимаю) математик. Знакомы – лет тридцать, плоскостью (или объёмом?) общения лет 25-30 назад были сказочно замечательные шашки-поддавки или – как мы стыдливо-образованно изменяли народное название – обратные шашки. Играли мы, без ложной скромности, с блеском. Но это – другая история, хотя… Всё ведь связано.- Привет! – говорит. – Говорить можешь?
- Я не в Питере, но – валяй.
- Да я тоже завтра отъезжаю. Потому хочу – пардон, предварительно – поздравить тебя с завтрашним юбилеем.
- Саш, у тебя в голове дырка. ДР у меня уже прошёл, да и не юбилейный он вовсе. Опоздал ты на два года и неделю.
- Ничуть. Тебе завтра – девятнадцать тысяч дней!
- Опс! Ну ты, блин, даёшь… Программулька что ль какая у тебя?
- Зачем? Это ж в уме считается – элементарно, Ватсон.
- А ты високосные года учёл?
- Обижаешь…
Вот так юбилей-чик!
Девятнадцать тысяч.
Такие дела…
09 июль 2012
А потом попробовал – действительно считается в уме. 52*365, а 52=100/2+2, это ж 100*365=36500, делим на 2 = 18250 и плюс 2*365=730. 18250+730=18980. Теперь високосные: 52/4=14, скорее всего. И ещё 6 недостающих дней до 19000, и – всё!
Кстати, 20000. 54*365. 18250 и 2*365*2= 730*2=1460. 18250+1460=19710. Високосный добавочный проверять надо – 14 или 15, короче месяца за два до 55. Попрошу Сашку, пусть сам пучит мозг, он – умный!
июль 2012 (после 09 июля)
Автор: Сева Гуревич
РАЗГОВОРЫ (как бы пьеса)
ОПТИМИСТ (принадлежность к мужской половине человечества случайна)ПЕССИМИСТ (принадлежность к мужской половине человечества случайна)
ЖЕНЩИНА (просто женщина)
РАЗГОВОР ПЕРВЫЙ: КОРРЕКЦИИ (30.10.14)
ОПТИМИСТ: А меня как-то чел на вокзале в Варшаве останавливает: «Стой! Ты ведь N.N.!» Я ему: «Ну, да. А ты кто?» «Серёга Елизаров. Мы вместе в шахматный кружок ходили во Дворце Пионеров!» «Вот это да! Больше двадцати лет прошло, а ты меня узнал? Я же ушёл из кружка, когда мне было лет четырнадцать…» «Да ты совершенно не изменился!»
ПЕССИМИСТ: Не изменился? Ты на себя когда в последний раз в зеркало смотрел? Я – вот! – даже бриться по утрам бросил. Теперь раз в два месяца три-четыре минуты созерцания, и – готово!
ОПТИМИСТ: На два месяца на шестьдесят с половиной созерцаний меньше получается!
ПЕССИМИСТ: Не совсем. Минус один – когда удаляю бороду. На пятьдесят девять с половиной.
ЖЕНЩИНА: Ты совершенно не меняешься. Каждый вечер пьяный. В лучшем случае – поддатый.
ОПТИМИСТ: Но не буйный. Почти всегда. Я думаю, если уже не спился, то и не сопьюсь. Спасибо маме с папой за хорошую наследственность.
ЖЕНЩИНА: А про бабушек с дедушками забыл?
ПЕССИМИСТ: Тогда уж надо всех поминать, до Адама и Евы… Или до обезьяны, это кто как верит.
ОПТИМИСТ: Одни явно недолюбливают других – антагонисты, но иначе, чем мы с тобой.
ЖЕНЩИНА: Не наводите тут тень на плетень, посмотрите лучше – какой пример детям!
ПЕССИМИСТ: Лучше-хуже! А ты сериалы для домохозяек вечерами смотришь, это обычно-специально в целях воспитания?
ОПТИМИСТ: Сопьёшься – не сопьёшься. Вообще, здоровье – это генетика. Медицина, лишь чуть корректирует возможности организма.
ПЕССИМИСТ: Даже если ломаешь ногу? Или шею?
ОПТИМИСТ: Ну, зачем же так утрировать?
ЖЕНЩИНА: Вообще к докторам лучше не ходить. Тем, кто на государство работает, им всё до одного места. День отработал, и – до свиданья! Отошьют – глазом не сморгнёшь. А тем, кто в частных заведениях, им – одна выгода, если к ним будут чаще обращаться. Запудрят мозги своими диагнозами.
ОПТИМИСТ: Ээээ, обобщая – тогда ни к каким специалистам обращаться нельзя. Но мы живём в эпоху прогрессирующих специализаций!
ПЕССИМИСТ: Да – одно лечат, другое – калечат.
ЖЕНЩИНА: Не всё поддаётся науке, есть много чего за её пределами.
ПЕССИМИСТ: Что же за её пределами? Лженаука? Не-наука?
ОПТИМИСТ: Нет, просто другая наука. Возможно, корректирующая, а, возможно, и опровергающая нашу существующую.
ПЕССИМИСТ: Ага, как и мы пытаемся корректировать или отметать достижения предшественников. Родителей. То же самое и нас ждёт.
ЖЕНЩИНА: Родителей – скажешь тоже! Не все такие. Есть ещё те, кто держится традиций.
ПЕССИМИСТ: Уж конечно. Ой, не к добру это.
ОПТИМИСТ: Стало быть, ещё по одной? (разливает)
ЗАНАВЕС.
Автор: Сева Гуревич
МИЛОСЕРДИЕ
- Трудно заставить человека смеяться, – сказал юморист. – Природа смеха до сих пор непонятна.- А если просто щекотать слушателя? – возникло, и тут же поступило предложение.
- Спасибо, хорошее предложение, но реакция может быть непредсказуемой, близость бывает небезопасна.
- Реакцию, как и эрекцию, следует направлять в нужное русло, понимаете? – как направленный взрыв.
- Взрыв поверхность до самых до окраин… – от-чего-то продлил мысль юморист.
- Управляемая реакция не всегда полностью подконтрольна, – озвучилась непроизвольная реплика из тёмной залы.
- Реплика – это отражение, повтор, – констатировал юморист.
- Щекотать надо изнутри, напрямую имея мозг через уши.
- Нужна установка.
- Какая установка?
- Я сейчас помру со смеху, – вновь блеснул юморист, направляясь к внешней стороне выхода.
Во дворе, там, где не было ни зги, юмористу заступил путь один из его собеседников, достал из-за сгустившегося сумрака кривую с-са-а-блю.., крутанул ею, и голова юмориста, ссыкливо суетясь и брезгливо блюя, привычно покатилась под гору.
- Милосердие! – возопила Она.
Автор: Сева Гуревич
ПОПЫТКА ЭССЕ: СУХАРЕВКА, ЧЕТВЁРТОЕ НОЯБРЯ 2017-ГО, ПОДМЕНКИ
Чебуречная «Дружба».Сто двадцать два это одиннадцать на одиннадцать плюс один. Пять единиц!
Или шестьдесят один на два.
Раньше чебурек и сто грамм стоили здесь сто двенадцать рублей, но затем чебурек подорожал на десять.
Сто двенадцать на два это пятьдесят шесть, ещё на два – двадцать восемь, на два, на два, в итоге – семь.
Всё раскладывается на простые числа, на атомы, если только вовремя не остановишься.
Мир совершенствуется (или упрощается?): сто двадцать два сразу располовиниваешь на два абсолютно простые числа.
Я пошёл в кинотеатр «Звезда», что на Земляном Валу, у метро «Чкаловская» (или «Курская», так поближе).
На фильм «Хармс» Ивана Болотникова, на одиннадцать утра.
Магия чисел.
И фильм оказался сильным, с послевкусием. Посмотрите.
Зашёл сначала в чебуречную «Дружба», ну и потом тоже. Всего – двести грамм. Или граммов? Пятьдесят семь лет (это мне). Сто лет со дня Октябрьской революции или, как сейчас говорят, октябрьского переворота. А в метро (между первым и вторым заходом) мне улыбнулся седой благообразный дядечка и сказал: «С Праздником!» Я, с сочувствующим видом, интересуюсь: «Я – неверующий, что за праздник сегодня?» «Освобождение Москвы от поляков Мининым и Пожарским!» «Какая хня!» Дядечка посмотрел на меня, не оправдавшего его патриотических чувств, с презрением, сплюнул и отошёл так, чтобы сесть в другой вагон.
«Так жили поэты, читатель и друг…»
Если подумать, то жизнь не только абсурдна, но и логична.
Если подумать, то жизнь не только логична, но и абсурдна.
Если подумать, то жизнь не только абсурдна и логична, но и разумна.
Любое сочетание, также с частицей «не», – верно.
Трудно поверить, но это так.
Если подумать.
А что, вот «это» нынче действительно Праздник?
Автор: Сева Гуревич
СНЫ: ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ
ПЕРВЫЙЯ где-то в лесу, вернее – в перелеске, у ж/д моста, зима или глубокая осень, потому что потом был снег.
Я полулежу, а ко мне чередой ползут, поджавши хвосты, какие-то странные, со свалянной шерстью, собаки, нет, понимаю я, – это волки. Они прыгают на меня, норовя вцепиться в горло, а я одним и тем же, как заведённым, ударом кулака сшибаю их, и они падают, уползают назад, в очередь. Всё происходит как-то механистически, рука от равномерных и частых ударов, начинает затекать, кулак – неметь. Вдруг, невесть откуда сзади, мне прыгают на спину. Я валюсь навзничь, качусь по косогору, и существо – волк ли, собака – отлипает от меня. Всё происходит в полной тишине, как в немом кино.
Я ползу вглубь леса, и, когда оглядываюсь, то вижу, что стая тянется следом, и волки слизывают мою кровь с заснеженной листвы.
И я думаю, что вот также исчезает и исчезнет всё, и любой оставленный мною след после меня, но – быть может – хоть что-то, хотя бы вот так, войдёт вместе со слюной и желудочными соками в родовую, генную память стаи.
ВТОРОЙ
Благотворительный вечер, и мы макаем наши кредитные карточки в какую-то желеобразную массу.
«Ритуал… – говорят нам. – Благо-творительность!»
На следующий день один из участников вечера (банкир) говорит мне, что с его карточного счёта в его же банке, да и изо всего банка вообще, и – уж вовсе фантастика! – из тех фондов, до которых по строгим центробанковским регламентам не смогла дотянуться даже его вороватая лапа, исчезли все деньги. До копейки. Подчистую. Я проверяю свой карточный счёт, и точно – абсолютная пустота. Ничем не погнушались, мелочёвщики!
И так стало происходить повсеместно. Банкиры перешли с пластиковых карточек на идентификацию отпечатков пальцев, сетчатки глаза, даже ДНК в любом виде (сперма, слюна, волос). Ничего не помогало. Деньги из банков земного шарика выметались, как метлой, неуловимой технократической бандой. «Для чего им столько денег, если ни у кого их вскоре не станет?» – обсуждалось на международных форумах в интернете.
В фойе крутейшего отеля-небоскрёба вошла неприметная, обычная парочка – мужчина и женщина. Взяли у портье ключи и поднялись на индивидуальном лифте в апартаменты. Там, скинув шикарное серое пальто прямо на пол, мужчина обернулся к своей спутнице и ко мне, и, как Фантомас в старом фильме, начал сдёргивать с затылка кожу лица – маску. Под ней обнаруживалось нечто весьма неприятное. Спутница его проделывала то же самое. Меня (хотя и во сне) передернуло.
«Надо же хоть как-то помогать людям!..» – ответил на мой немой вопрос инопланетянин.
Автор: Сева Гуревич
ФФФ
Жил да был на свете Фома Фомич Фомичёв. Когда ему становилось невмоготу скучно, он разводился и женился заново, и тогда жизнь его (на некоторое время) обретала новые краски. А потом опять неминуемо подступала скука. И, как щепка в океане обыденности, мотался он в этих грозных волнах, которые то терзали и бросали его чёрт-те куда, то ласкали и обмывали, как бы готовя к чему-то загадочному. Надоели эти повторы своей предсказуемой цикличностью, и решил Фома Фомич написать об этом рассказ: и след свой оставить, и предупредить кое о чём потомков вот эдаким отстранённым образом.«Вот опишу весь этот нескончаемый бред и избуду его… – так ему представлялось. – Закончу своё повествование, избуду и его, и поставлю в конце жирную точку».
И Фома ставит её.
Автор: Сева Гуревич
ЮБИЦУМЭ
Я тут задумался, как лучше объяснить невозможность сравнения некоторых своих привязанностей, пристрастий, любовей. И мне в голову пришла вот такая аллегория, конечно, не вполне точная, как почти любая попытка объяснения. У меня-
да и не только у меня- на руке пять пальцев. Какие-то из них более функциональны, какие-то менее. Например, большой, указательный и средний явно нужнее, чем безымянный и мизинец. Но, если я возьму нож и начну отрезать любой из них, чувство боли и преодоление этого чувства, вероятно, не будут зависеть от того, какой это будет палец. А наверняка про это знают японцы, совершавшие такой обряд, имеющий у них даже (хотя почему «даже» – совершенно естественно) своё собственное название. ЮБИЦУМЭ.
Автор: Сева Гуревич
ЕЛАГИН ОСТРОВ (ретроспектива в двух частях)
МАСТЕР (часть первая)Он приехал: проходит через приёмную, где сидим мы, и, не здороваясь, исчезает где-то в кулуарах. Белая кость, синяя кровь. Голливудская улыбка. Костюмчик, насколько понимаю, стильный – с иголочки. Есть на что посмотреть.
МАСТЕР.
Наконец, я допущен. Нас представляют. Он – критик. Профессиональные регалии, работа соответствует профессии, образование – работе. Он смотрит на меня, улыбается. Эта улыбка! Умная, харизматичная, с лукавинкой в уголках глаз. Отлично поставленная. Так и смотрел бы на неё, не отрываясь, пока не овладело бы мной полностью какое-нибудь другое чувство – что там из приличного?.. – чувство голода, например.
МАСТЕР.
Читаю свои стихи. Он слушает и смотрит то на меня, то в распечатку. В руках специально отточенный карандаш. Всё та же понимающая улыбка.
Я отчитался, умолкаю. Он говорит о моих стихах, и тут начинается несоответствие. Нет, слова умные, конечно – профессиональные: в чём же дело?
«Вот это – нормально. Да, а это – даже нравится. А вот слово «отчасти» – не отсюда».
Откуда он это знает? Ведь это же мой текст, не его. Откуда ему знать, что отсюда, а что – нет?
МАСТЕР?
«Чуть матово – не понимаю. Безумно чёрно-бел – это как? – спрашивает он то ли меня, то ли самого себя. – Нет, так не бывает».
Это несоответствие – между нами. Дающего и не принимающего. Я зачем-то начинаю объясняться. В частности, в общем. В частности плету что-то об ореоле ночных фонарей в зимнем воздухе, в общем – азы. Что порой нельзя разъять картинку, анатомировать атом.
И сам – мысленно – начинаю возражать себе же. А почему нет? Или, если перед нами продукт ремесленничества, то да? Всегдашний вопрос: как отличить одно от другого?
«Мурашки если бегают». Это я говорю. Романтически так, наивно, по-детски говорю, как равному.
Если ремесленник создаёт нечто – это очевидный продукт синтеза, его можно разъять, изучить, понять. Разгадать тайну. Хотя бы теоретически. Ремесленник множит существующую реальность, я пытаюсь создавать свою. Высокопарно? Вкусовщина? Как узнать, получается ли? Ведь стихи, как и другие искусства, воспринимаются в первую очередь эмоционально, индивидуально, субъективно. Так же, как пишутся.
Механизм эмоционального восприятия, надеюсь, разгадают не скоро.
Поверить алгеброй гармонию. Может ли мастер поверить?
Надеюсь.
Есть такая формула: если надо объяснять, то не надо объяснять…
И уже позже, минут через десять после того, как программа закончена, мы расстались, и я чешу вдоль Садового кольца, ко мне вдруг приходит скверное ощущение: осознание того, что произошло. А ведь меня обвиняют. В подтасовке. Во лжи. В том, что, записывая свои мысли и чувства, я – в угоду гладкописи и благозвучию, размеру, ещё чему-то там такому – подставлял слова в текст. Когда не знал, чем бы заполнить пустое место. И я понимаю, что оскорблён. А оскорбитель этого не понимает.
МАСТЕР.
И затем, то есть вовсе не сразу, я думаю, что – нет, нет никакого оскорбления. Каждый занимается своим делом, делает то, что умеет, к чему у кого заложена-воспитана склонность. Я пытаюсь создавать что-то своё, он – раскладывать по полочкам чужое.
Мы живём в одном объёме, но по разным законам.
И наши пути пересекаются – разнообразно, как параллельные прямые в неэвклидовых геометриях.
ПРИОТКРЫВАЯ ЗАВЕСЫ – ВО ВТОРУЮ ВОДУ (часть вторая)
А о чём, собственно, шла речь?
Ведь разбора, как такового, не было.
Один укольчик (пробный) в одном стихотворении, парочка в другом. Из семи стихотворений. Ни слова по существу. Хотя и продекларировали (и он, и ведущий), что разговор наш будет протекать именно по существу.
Возможно-очевидно, это не так уж и скверно.
Вот он, второй стихик:
* * * (ЕЛАГИН)
Выйдешь в парк – деревья чертят сумрак,
Фонари чуть матово горят,
Возду-х-х-ладен – с веток-рук, безумно
Чёрно-бел, как ты… чему-то рад:
Рад мгновенью подступившей ночи,
Рад прудам, блестящим напоказ…
Кажется, что этот мир нарочно
Испытует и прельщает нас.
А ведь мне всё в нём нравится! И иначе его не перепишешь.
Странно, что не было формальных претензий, если бы я разбирал, то сказал бы: во-первых, «ночи-нарочно» уж ладно, хотя сами понимаете, а вот «сумрак-безумно» – это не рифма вовсе, и созвучие-то слабое, что ж это Вы рифмовкой пренебрегаете?
Во-вторых, «испытует» и «прельщает» в этом контексте практически синонимы. Не смущает?
Я бы ответил, что – да, смущает, оба высказывания верны (а как же иначе, я сам себе здесь отвечаю), но сказал я именно то, что хотел сказать, а что не сумел сделать (создать) мир этого стихотворения получше – каюсь.
Митя Плахов сказал мне давеча, что стихотворение – это снимок души; ну – как фотографический снимок. И ничего, мол, в нём поправить нельзя.
Невозможно войти в то же самое состояние вновь и отретушировать-исправить шероховатости. Улучшая – ухудшаешь. Мысль не новая, понятная, и – обычно – верная.
Но здесь, для этого стихотворения, сравнение с фотографическим снимком представляется мне невероятно точным, срабатывающим непосредственно на зрительном нерве.
Я снова выхожу из кафешки Елагина острова и попадаю – неожиданно и ожидаемо – в колдовской, безумный и обыденный, чёрно-белый, зимний, обступающий меня парк.
И я безумно рад его видеть.
Автор: Сева Гуревич