«Заложники времени» (2004)

ЦАРЬ

Было очень жарко, впрочем, жарко было по меркам нашим, по меркам средней полосы России. Двигалось по пустыне громадное войско, блестело на неотвратимом солнце оружие, муравьями ползли рабы, неся на носилках под балдахинами царя, его свиту, окружение, наложниц, родных, важно выступали боевые слоны и верблюды, позади тащились разнообразнейшая обслуга и шлюхи. Царь, сильный и спокойный мужчина лет сорока, сложением не уступающий воину, с глубокими и жёсткими складками лица, полудремал, и раб убаюкивающими взмахами опахала как бы сдерживал пытающуюся пробудиться энергию повелителя. Всё было как всегда, и, как всегда, когда случалось нечто неординарное, требующее решения, по линии войска прошли несколько медленных волн, и сначала остановились лазутчики, двигавшиеся далеко впереди войска, потом авангард и дальше, дальше до самых последних рядов войска и не войска уже. Побежали исполнительные гонцы, начали распространяться слухи – от истинных до самых неправдоподобных. Пятнадцать минут, двадцать, полчаса, и вдруг произошло редчайшее – личная охрана царя и царские носилки сдвинулись и начали продвигаться между замершими людьми вперёд, за авангард, приблизились к отряду лазутчиков и замерли.
– Подведите её теперь, – сказал царь своему рабу.
Прошло несколько минут, и раб прерывающимся голосом, ожидая гнева и следующей за гневом немедленной кары, доложил своему царю ответ.
Женщина остановила войско. Непростая, одеждой – страшно сказать – невиданной, не хуже царской, красотой – божественной. Она стояла на пути войска и хотела говорить с царём, и ни на какие вопросы не отвечала. Обойти её просто так было немыслимо, прикоснуться – страшно. И, несмотря на то, что раб должен был поплатиться жизнью за дерзкие слова женщины, он доложил: «О, царь! Казни своего раба, я ничего не могу сделать. Женщина с лицом и одеждой богини хочет говорить только с тобой и не хочет двигаться с места». Веки царя дрогнули и приоткрылись чуть-чуть, почти неуловимо. Но раб давно был личным рабом царя, он много лет служил ему, и он зарылся лицом в песок, угадывая свою участь.
Когда кровь второго раба обагрила песок, царь подождал ещё минуту и махнул рукой, рабы подавили вздох облегчения, и царские носилки преодолели ещё пятнадцать метров.
Чуть раздвинулись куски материи, и царь понял, хотя, видно, знал об этом и раньше, почему так глупо и безропотно умерли два его вернейших раба.
– Возьми меня с собой, царь, – сказала женщина.
Одну очень долгую минуту царь смотрел на неё, а потом, всё так же, не отрывая остановившегося взгляда, потребовал к себе Совет войска. И пока те не пришли, царь так же – немигающе страшными, чуть приоткрытыми против обыкновения глазами – смотрел на неё.
– Вот, – сказал царь. Вы знаете и видите. Но есть ещё одно. Уже четвёртый день похода, только я закрываю глаза, мне снится один и тот же сон. Мне снится этот день и всё, что сейчас происходит. И мне снится то, что, может быть, действительно случится затем. Мне снятся несчастья.
– О, царь! – ответили приближенные. Прости нас за наше молчание. Уже четвёртый день похода все мы и каждый из твоего войска, и даже каждый человек, следующий за войском, и даже каждая женщина, следующая за войском, видят этот сон. Прости нас, о царь!
На одно только мгновение царь отвёл свой взгляд от неё.
– Я жду совета, – сказал царь.
– Убей её, – сказал командующий войском.
– Прикажи войску обойти её, – попросили старейшины.
– Принеси её в жертву нашим богам, – рёк верховный жрец.
Много очень долгих минут молчал царь, царь, равного которому не было на земле. Молчал и смотрел на неё. И молчало, боясь пошелохнутся, огромное войско. И сдерживали от малейшего движения боевых слонов. И молчала женщина. Лишь таинственным образом при полном безветрии чуть шевелились складки её одежды.
Вдруг прозвучал и тут же задохнулся крик слона. Царь очнулся и оглядел Совет твёрдо, внезапно просветлевшими и отрешёнными глазами. Его ответ ошеломил всех.
– Нет! – сказал царь.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

ИОСИФ И МАРИНА

Иосиф и Марина играли в шахматы.
– Я сделал три открытия, – сказал Иосиф.
– Да? – спросила Марина и сделала ещё один ход.
– Да, – подтвердил Иосиф. – Литературоведческих. Сейчас я расскажу тебе об этом три истории.
– Давай, – сказала Марина и сделала какой–то ход.

История первая – о человеке с веревкой и мешком.

Жил такой человек в далекое, хотя уже и ещё советское, время.
И однажды, в одна тысяча девятьсот тридцатом году он опубликовал в журнале «Ёж» детское стихотвореньице «Врун».
– А как же, – сказала Марина. – Это ты про Хармса. «Что под морем-океаном человек стоит с ружьем, Не с верёвкой, не с метелкой, а с заряженным ружьем». Правильно?
– Да, – ответил Иосиф. – А ты помнишь, как оно заканчивается?
– О собаках-пустолайках? Как они научились летать?
– Нет, – ответил маленький Иосиф. Речь шла о доносе и о доносчиках.
– Что ты такое говоришь?
«А вы помните, что до?
А вы помните, что но?
А вы помните, что са?
Что доноса
Ни руками,
Ни ногами
Не достать,
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не доехать,
Не допрыгать,
Что доноса
Не достать!
Ну! Ну! Ну! Ну!
Врёшь! Врёшь! Врёшь! Врёшь!
Ну, доехать,
Ну, допрыгать,
Ну, ещё туда-сюда,
А достать его руками –
Это –
Просто
Ерунда!»

История вторая – о человеке и его коне.

– Есть такая песня – вроде, народная, хоть и написал её некто по фамилии Кооль – «Там, вдали за рекой…»
– Загорались огни, – подхватила Марина.
– А что ты знаешь про этого Кооля?
– Ничего.
– Я, честно говоря, тоже. А интересно. Это могло бы кое-что прояснить. Как думаешь, кто был этот молодой комсомолец, что поник головой и чьё сердце было пробито?
– В каком смысле?
– Ну, кто он был? Что за человек? Откуда? Из каких мест? В чьей семье он вырос?
– Откуда ж это знать?
– А ты подумай, подумай. Об этом есть в песне.
– Не знаю. Наверно, рабочий.
– А ты попробуй думать. Почему ты не хочешь думать? Почему ты так легко проходишь мимо самой возможности думать? Тебя это, что – пугает?
– Я обижусь.
– Не обижайся. Так кем он был?
– Я не знаю.
– Ну, смотри. Всё дело только в трёх строчках: «Ты, конек вороной, Передай, дорогой, Что я честно погиб за рабочих…»
– Я всё равно не понимаю. Ну, объясни по-человечески.
– Ладно. Смотри. Первое – кто в основном умел ездить на конях: городские или деревенские? И если городские, то кто? Рабочие? Мещане? Дворяне? Второе – кто мог бы говорить с конём: городской человек, рабочий, мещанин, дворянин, крестьянин? И самое главное – почему он просит коня передать кому-то там за кадром, что он честно погиб за рабочих? Кто об этом мог бы просить? Если он – рабочий, то зачем же тогда в свой последний миг, когда его сердце уже даже пробито, он просит коня передать, что он честно – смотри, именно честно, то есть с честью – погиб за дело рабочих? Что в этом эдакого необычайно важного для него? Кто и для чего мог просить об этом?
– Я, кажется, поняла…
– Да, скорее всего, он был крестьянский сын, насильно взятый в Красную Армию, понимающий, что если он пропадет бесследно, его сочтут дезертиром, что завтра тогда его родные будут сидеть на допросе в местном сельсовете или в губчека, а имущество их будет экспроприировано, и поэтому он просит своего коня, он разговаривает с ним с верой в то, что он каким-то необыкновенным, сказочным образом сумеет рассказать, как погиб его хозяин и тем убережёт семью от возможных репрессий. А может быть, он – напротив – из дворян, те ведь также лошадок любили, да и мотивы могли быть схожие. Но вряд ли. В любом случае эта песня – о молодом человеке, погибающем за чужое дело и пытающемся в последние минуты жизни сказать им – возвращающимся в свой стан буденовцам, что он не сбежал, не переметнулся, а именно погиб за их дело. Что всё в порядке.
– Обожди, а как же «комсомольское сердце пробито»? Ведь сердце?..
– Да, конечно… Может, и так. Но как иначе было написать?

История третья – о Володе Высоцком.

О его песне: «Тот, который не стрелял». Простая песня, незамысловатая, но в последних строчках есть нечто. «Я очень рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял: Немецкий снайпер подстрелил меня, Убив того, который не стрелял». Кого все-таки убил немецкий снайпер? Отчего этот «недострелённый» выл белугой, присев у пня? Немецкий снайпер дострелил его, обессмыслив, убив тем самым того, кто не стрелял, или он попал в того, не стрелявшего, и тем перечеркнул его память, его жизнь, и от этого-то и воет сейчас белугой тот, недострелённый, но уже и немного убитый? Может быть, разговор на самом деле о том, что есть два способа жить: один – самый простой и известный, и другой – не менее реальный, памятью оставшихся после тебя? Был ли в действительности человек и плотник или нет? Не важно. О нас с тобой забудут через десять лет после смерти, а через сто – сотрётся навсегда последняя память и последний след, а о нём – быть может, никогда не жившем, будут помнить, он будет оказывать свое влияние на судьбы, и о нём будут думать и спорить. Так кто более реален – он или мы? Чей способ быть вернее? Ты думаешь, я загнул?.. Просто я не верю в случайность, если дело идет о произведениях Мастера.
Да и вообще – прошлое. Любое прошлое неадекватно истории или воспоминании о нём. То есть, любое наше представление о прошлом неистинно. А если так, то есть ли вообще разница в бывшем и не бывшем – есть ли вообще смысл мерить прошлое этими категориями, если и то и другое – только память?
– …
– И вот – ещё стишок для тебя. Не могу удержаться.

ИГРА В ШАХМАТЫ

Мы с тобой играли,
Я играл собой –
По диагонали,
Партией-судьбой.
Сумеречным небом –
Из последних сил –
День в чужую небыль
Буднично скользил.
Ты со лба морщинки
Вытерла… – Знобит?
Где они – мужчинки,
Важные на вид?
Влажных глаз провалы –
Тёмные миры:
Ты не признавала
Правила игры.
Шла, забыв законы,
Логику засад:
Вздыбленные кони
Пятились назад,
Гибли офицеры,
Рвался пешек строй…
Шла, сменив манеры –
Первой простотой!
К чёрту – отрешённый
Пересчёт утрат,
Эхом – отражённый –
Будущим – стократ!..
Доминошной тканью
Чёрно-белых строк –
Через клетки: гранью
Скрученных дорог!

Вдруг остановилась,
Вся – на кураже,
Объявляя милость
Телу и душе!..

На переднем крае –
И дитя, и маг –
Больше не играя,
Ты сказала: «Мат!».

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

ДНЕВНИКИ

Некоторые из этих рассказов – просто сны.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

СОН

Это – маленький рассказ о человеке, который очень любил одну женщину. Ночью, когда она засыпала, он приходил к ней и ласкал её, и любил, и она любила его и шептала ему жаркие и ласковые слова. Но наутро она ничего не помнила, и другой ночью он приходил к ней снова. Так продолжалась их любовь долгие и счастливые годы. Возможно, все мы живем во сне? Возможно, солипсизм – не философия, а просто раздел психологии? Ведь все мы, с точки зрения каждого, живём в своих собственных реальностях. Как они пересекаются? Как пересекаются наши сны?
Это – маленький рассказ о человеке, который очень любил одну женщину.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

КУСАКА НЕМИРУКА

– Папука! – смеется мне моя пятилетняя дочка Мирка.
– Мирука! – дразню её я в ответ.
– Я – не Мирука, я – кусака, – продолжает она игру.
– Кусака Немирука, – нарекаю я Мирку новым японским именем.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

ЖИЗНЬ-ИГРА

Я долгое время играл в разные игры. Я имею в виду игры логические. Шахматы, шашки, реверси, преферанс, нарды и другие. И, мне кажется, это отразилось на моем образе мысли, да и жизни, следовательно, то же. Психология игрока. Например, шахматы. Если бы возможно было сразу посчитать до конца, то стоило бы играть? Сразу посчитать невозможно, вот и приходится идти по такому пути: два-три хода или двенадцать-тринадцать посчитаешь, и – что главное? Вовремя остановиться и оценить позицию. Другие два-три хода и оценить позицию. А как правильно оценить? Только исходя из неопределимого – из понимания, то есть из интуиции. И цели тоже, значит, не глобальные (типа – взять и сразу мат поставить), а мелкие, местного значения – занять открытую линию, перевести коня на лучшую позицию, просто выждать, да не просто, а деятельно выждать и прочие. А ведь есть ещё и такое понятие – ключевые моменты. Чтобы выигрывать – не обязательно всю партию делать сильные ходы. Достаточно всего несколько – да вовремя. Вот также, может, и в жизни: не ставить перед собой больших целей, не унывать, если вдруг чуть сдал?.. Не беда! Есть ещё и время, и силы. Впрочем, не одно ли и тоже это? Два-три хода – и прикинуть. Вроде, ничего. И сделать выбор. Ещё два-три хода. Был не прав. Потеряно зря три года жизни. Отыграл пешку. Что дальше? Всё тоже. А некоторые считают, что можно начать сызнова и сыграть другую партию.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

БОРЯ

Ко мне вышел старый человек, очень худой. Да не такой уж и старый, всего шестьдесят пять лет. Просто оттого, что щёки его ввалились (отсутствие зубов), он казался ещё более худ, чем был на самом деле.
– Здравствуй, Боря! – сказал я.
– Здравствуй… А ты кто?
– Сева Гуревич. Помнишь? Шахматы, Сангальский садик, стихи.
– Да. Помню. Что ты принёс?
Так возобновилось наше знакомство в туберкулезном отделении психиатрической больницы имени Кащенко пятнадцать лет спустя.

– А стихи свои ты помнишь?
– Да. Конечно. Я помню всё.
– Тогда диктуй. Я буду записывать.
И Боря начинает диктовать. Мне непросто, потому что с дикцией у него теперь плоховато.

В метро

В метро, где тишина и чопорность,
Где холод плит и никель дуг,
Где воздух нагнетают лопасти…

– Нет. Не помню. Давай другое.

Свидание

Под ботинком, до блеска начищенным,
Снег скрипит, как сухой паркет,
Я насвистываю мальчишкою,
Как котёнка, несу букет.
Под пальто его грею дыханием,
Чтоб не съёжились лепестки…
– Нет.

Лабиринт

Я в лабиринте, душном и сыром,
Запутанном и длинном до отчаянья,

Безжалостен в бессилии своём –
Я окружён пугающим молчанием.

Здесь в сумраке ни вздоха, ни руки…

– Нет. Не помню.

Муза

Девочка, милая, что же ты плачешь?
Муза!
Содраны локти, порвано платье.
Ужас!

Что ж ты глядишь на меня недоверчиво, хмуро?
Я не любил тебя, я называл тебя – дура!

Дура, пижонка, пустая красивая тумба!
Я и не знал, что ночами кусаешь ты губы,
Я и не знал, что тебе до отчаянья плохо,
Если ты знала когда-то Байрона, Блока.

И проходила горда, как богиня под небом…
Кто бы посмел тогда попрекать тебя хлебом?

Даже вожди пред тобой преклоняли колени,
Чуя возмездье, тираны, как скатерть, бледнели.
Мало ли что? Только плакать-то нечего!
Встань, распрямись, ты ведь всё-таки, всё-таки вечная!

Да, мы не вечны, мы – слуги твои, мы – солдаты.
Пусть мы порой неуклюжи, угрюмы, горбаты,
Губят нас пули, безумие, мрак и чахотка,
Только одно – это помню я – всегда понимали мы чётко:

Сколько бы туч не сгущалось порою над нами,
Мы сохраним в чистоте твое гордое, вольное знамя.

Так мы вспоминаем и возвращаем стихи. И мне тоже вспоминаются свои стихи, немного наивно-детские, написанные так чертовски давно, именно после того, как мы как-то в том, в неизменно исчезающем прошлом, тоже сидели, но иначе, и читали друг другу свои и – совсем немного – чужие строки.


* * *

Угасающий закат,
Пепел – серый прах.
Сигаретный ствол зажат
В пальцах и губах.

Слово за слово. Сидим.
Сушки да вино.
Потолок завесил дым,
Как давным-давно.

Будто мы чего-то ждём...
Стол, окно, стена.
Обхватила сзади дом
Тишина.

У дверей и под окном,
В мире остальном,
Тихо. Как объято сном,
Как в себе самом.

Ты читаешь мне стихи,
Вновь и вновь стихи.
И слова твои тихи,
И глаза сухи.

... чиркнул спичкой. И – сидим,
Как давным-давно.
Сигаретный тонкий дым,
Сушки да вино.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

О ПЛОХОМ-ХОРОШЕМ ЧЕЛОВЕКЕ

Интересно, как отражается на человеке произведенное им благодеяние? Благое деяние. Что оно делает с делателем? Если делатель не глуп (а иначе добро – не просто ли случайность, а делатель – благодетель неразумный?) и осознает то, что совершает, не разрушает ли он тем самым свою душу? И тогда получается, что сила, производящая добро, сама в себе это добро разрушает?
Я – человек неверующий (хоть это сочетание и звучит абсурдно, правильнее сказать – атеист), но как же тогда Бог – не как субъект, а как некий абсолют, как образ, как носитель абсолютного добра? Носитель морали – аморален? Блаженны не ведающие, что творят? Сначала эмоция, затем мысль? Сначала движение, затем осознание? Значит, отсутствие системы ценностей при принятии решения. А, может быть, правильно.
Философия разумного эгоизма. Мы поступаем так, а не иначе, только согласно некой внутренней – и, вероятно, непознаваемой, ведь как познать себя из самого себя? – системы ценностей. И если ты совершаешь добрый поступок или гнусный, это только результат неосознанного подсчёта плюс-минус приоритетов. Просто ты считаешь, как тебе выгоднее. Ты жертвуешь своей жизнью потому, что ты благороден и идёшь на это ради блистающих идеалов, но также и потому, что в твоей системе ценностей-приоритетов что-то стоит на первом месте, а что-то – на двадцать седьмом, ты сложил, вычел, пробежали нейроны, ты понял, что для тебя выгоднее, и сделал первый шаг. А затем снова подсчитал, вдруг что-то изменилось? И так далее.
Все же есть в этих рассуждениях какой-то очевидный изъян. Не хочется так думать.
Как только возникает какое-либо воздействие, тут же появляется сила, равная этому воздействию и обратно направленная. Так поддерживается равновесие. Ничто не возникает из ничего. Сопротивление правде? То есть, для равновесия в мире морали необходимо полное отсутствие морали?
Как же тогда быть в первых рядах? И как тогда наши идеалы? Вот так, к примеру, аморален Набоков, когда выпячивает свое тонко-многоплановое видение примет мира. Есть в этом бесстыдство. Бесстыдство – как другая сторона мудрости. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Нищие – не потому ли, что просящие, молящие о подаянии, возможно, о подаянии духовном? Не познавшие, не мудрые, не бесстыдные. Наивные, глупые, не знающие ещё добра и зла, поступающие так, а не иначе, неосознанно. Блаженны не ведающие, что творят. Понимание не порождает ли отмирание мира эмоционального и, как следствие, не порождает ли равнодушие? Не потому ли Набоков сперва прятался за псевдонимами, а затем ему стало все равно?.. Да что это я все о Набокове? Великий писатель. Отсюда, верно, и зависть.
Впрочем, ведь с точки зрения абсолютного разума – давайте равняться на высшее! – всё и вся равноценно. Нет никакой разницы, а если есть, то она ничтожна, ею можно пренебречь. Чем мы хвалимся? Перед кем? Как долго?
А что такое цена? Цель? Цена цели? Чтобы достичь цели, надо заплатить её цену. Можно достичь любой цели. Отмерь её цену и заплати, если по твоей шкале приоритетов-ценностей она стоит того. Иногда ты поступишься годами, иногда своими идеалами, иногда своими близкими, жизнью. Иногда ты даже не осознаешь, чем заплатил. Блаженны не ведающие, что творят.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

КАРЛИКИ

Это было давно, видимо, где-то в средние века. Помню, я жил тогда в гористой местности, в небольшом, но странно чистеньком, как будто немного сказочном, городке. Вечерами я любил приходить в один кабачок и, попивая лёгкое, вкусно пахнущее пиво, смотреть комическое представление одного карлика… Как же его звали? В пёстром, опрятном костюмчике он выходил на пространство меж столиками – совсем небольшое – и начиналась пантомима. Иногда он подыгрывал сам себе на дуде. Приплясывая, улыбаясь, смеясь, изображая нас и кого-то ещё, кого мы, очевидно, не знали, так как не узнавали изображаемого. Всегда весело, необычно, похоже и непохоже на предыдущее представление, ненавязчиво, но завораживающе. Странно для актера-карлика – он был не чужд гордыне. Никогда не позволял строить над собой дурацкие шутки, не терпел насмехательств и по-своему – очень дерзко и вызывающе – высмеивал в ответ не ожидающего ничего подобного молодчика. Я был свидетелем истории, начавшейся тогда и прошедшей затем через всю его жизнь.
Во время моего обычного ежевечернего времяпровождения в кабачок вошли двое, сразу поразившие всех присутствующих своим видом. Мужчина был карлик, лет сорока, немногим старше актёришки; богатая, расшитая золотом одежда и специального размера шпага говорили о происхождении и достатке. Резкие властные черты его немного смягчались, когда он оборачивался к своей спутнице. Она – среднего роста, лет тридцати, с правильными, восточными чертами лица и отменной фигурой. Платье же её, с несколько большим, чем привычно глазу, вырезом, подействовало шокирующе на нас, провинциалов. Какая встреча предстояла им! Каждый из двух карликов был как бы пародией на другого. И сколь малоразличимы были они для нашего, инородного взгляда! Все мы невольно будто раздвоились – наше внимание отныне было разделено между теми двумя и нашим карликом.
Карлик-господинчик оторопел на мгновение, но тут же взял себя в руки. Проведя свою даму за один из свободных столиков, не особенно, впрочем, удаленный от центра происходящего, он махнул рукой – не глядя, не ища глазами полового, а тот действительно тут же подскочил, не изображая обычную невнимательность, и начал принимать заказ учтиво и даже подобострастно. Представление продолжалось.
А бравый актер также не оставил без внимания эту парочку. Все ближе и ближе переносил он свой танец к их столику. Всё больше каменело лицо гостя. А дама не отрываясь смотрела на танцора, а тот всё выкидывал свои коленца, всё изображал нечто, казалось, понятное только этой троице, и, когда он закончил на какой-то невероятно тревожной ноте свою пантомиму и замер – будто оборвалась струна, все стихли, а дама поднялась со своего места, сделала два небольших медленных шажка, нагнулась и приблизила свои губы к его губам. Даже не поцеловала, а, по-моему, просто дотронулась.
Страшно перекосилось лицо ее спутника. Ещё бы! Экая карикатура! В мгновение ока оказался он там же и, как продолжение всего предыдущего последовали одна за другой две оглушительно звонкие в наступившей тишине пощёчины: одна от карлика-господинчика карлику-актеру и другая от дамы – её поражённому спутнику. Схватив её за руку, несмотря на очевидную разницу в весе, буквально волоком вытащил он её наружу. Что было дальше? Небольшое замешательство, солёные шуточки, нахлобучка нашему карлику от хозяина. А гостей наших мы, естественно, больше не видали.
Но что-то будто переломилось с тех пор в нашем карлике. Представления его становились – а, может, и мы попривыкли к ним – более трафаретными, невыразительными, а сам он всё чаще впадал в странное задумчивое оцепенение, и глаза у него тогда бывали тусклые, невыразительные, как у болеющей собаки. Он перестал следить за собой, и как-то раз я пришёл в кабачок, а его нет. Вместо него выступала молоденькая цыганочка – она пела, а старик-цыган пиликал на скрипке. «А где Алонсо?» – поймал я за рукав полового. «Да вот, хозяин выставил, посетителям надоел уж», – отвечал тот. Я ещё немного посмотрел на цыган, мне стало тоскливо, и я вышел. Я почти перестал посещать то место.
Ещё только раз в жизни увидел её Алонсо. Он сидел уже третий или четвёртый час на старой газете у входа в свое жилище и молчаливо-безнадежно ждал подаяние. И вдруг, как будто произошло чудо – будто сработал забытый механизм приближения, как при работе с камерой, внезапно приблизилось окно стоящей на другой стороне улицы кареты и в нём – её лицо полное слез. Он моргнул, потёр глаза, снова посмотрел туда же, во вновь удалившееся пространство, и увидел тронувшуюся карету, а в окне – никого. «Померещилось, верно», – закончил он свой рассказ, и в лице его застыла смешная болезненная гримаса.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

КОРОЛЕВА И ЕЁ СЛУЖАНКА

Королева овдовела. И вся страна замерла в предчувствии внешних и внутренних раздоров, а двенадцать наизнатнейших вассалов короны, двенадцать её рыцарей, двенадцать свободных холостых мужчин, распалённых похотью, ибо королева была хороша собой, и жаждой власти, ибо ей предстояло сделать выбор, кто же будет её избранником – королем ли, фаворитом, напряжённо ждали развития событий и вели промеж собой и с вассалами соседних стран лукавые и тёмные разговоры. Впрочем, всё обыкновенно заканчивалось пьянством и драками. Нельзя сказать, что ими всеми владели только низкие побуждения, но такое уж было время, да и положение обязывало.
Королева была молода, светловолоса, бездетна и тоже хотела власти. И, верно, ей было небезразлично, кто из тех, двенадцати, разделит с ней ложе, а, может быть, и власть. И один из них очень нравился ей. И пора уже было думать о наследнике.
И была у королевы служанка. И звали её Изольда.
И что бы делали оставшиеся одиннадцать неудачников?
Варварское было время, и одним поздним вечером собрала королева своих рыцарей у круглого стола, и говорила им: «Нет среди вас лучшего, все вы передо мной равны, благородны, мужественны. Все вы равно знатные и достойные. Если я не выберу никого из вас – быть войне, и, если выберу одного из вас – быть войне. Что же мне делать?» Молчали рыцари, и только взгляды их, точно сверкающие клинки мечей или блуждающие разряды молний, перебегали и прятались в зале. «Я выберу всех и никого», – сказала королева и вышла. Рыцари молчали, а воздух залы всё тяжелее наваливался им на плечи и головы. Прошло несколько минут и появилась Изольда. «Пусть милостивые сеньоры простят меня, что я держу перед ними речь, но на то была воля королевы. Нынешней ночью моей госпоже было видение и решение её таково: все вы по той очереди, которую определят эти кости, будете друг за другом заходить вот в эту дверь, как только зазвенит колокольчик. Вы знаете, из той залы есть другой выход, и каждый после того, как совокупится с моей госпожой и своей королевой, выйдет в другую дверь. Бог даст, и в положенный срок родится наш принц, наш будущий король. Все вы будете его отцами, и все вы будете радеть за него и нашу страну. Королева приняла это решение, столь тяжёлое для неё, чтобы сохранить вас и нашу страну в мире. Пусть сеньоры будут благородны, как всегда были, королева просила о том, чтобы никто из вас не целовал её и никак не касался её лица». Изольда закончила речь, поражённые мудростью и величием королевы молчали вассалы. «Я отвернусь, и пусть выступит один из вас, а я выложу на костях число, дабы определить порядок», – продолжила служанка. Одиннадцать раз выступали рыцарь за рыцарем, и отшутился наконец последний: «Я обойдусь без костей», и наступила тишина. Изольда вышла.
Молчали оставшиеся, и вдруг зазвенел колокольчик. Первый в очереди опустил голову и, пряча глаза, вошёл в указанную дверь. Великая честь? Решение королевы было бесстыдным, но единственно верным. Она сохраняла власть и мир.
Сумрак царил в королевской зале. Рыцарь огляделся. Ещё зазвенел колокольчик, и рыцарь пошёл, ведомый его звуком. В слабом свете луны, проникавшем сквозь отдёрнутые занавеси, он увидел оголенный стан женщины, согнувшейся и легшей лицом на стол. Он подошел и положил руку на её бедро.
И так раз за разом звучал колокольчик. Иногда рыцарь пытался дотронуться рукой до груди женщины или до её волос, но её рука отводила его руку. Иногда её рука дотрагивалась до бедра мужчины или шла ещё дальше, точно пытаясь понять, кто же теперь её любовник, но тогда мужчина отводил её руку. Наступил рассвет, и все рыцари покинули королевский замок.
Королева приказала подать чай. Вошла Изольда и королева указала ей на место рядом с собой. Изольда поклонилась и присела на краешек кресла. Тонкой струйкой потёк прозрачный ароматный чай. Королева с улыбкой смотрела на свою служанку. Они виделись в последний раз. Сейчас Изольда встанет, карета уже ждет её, и уедет. А в положенный срок каждая родит сына.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

О МЕДЛЕННЫХ И БЫСТРЫХ ТКАНЯХ

Есть такое понятие в физиологии: быстрые и медленные ткани. Быстрые – это те, которые быстро растворяют в себе некий, к примеру, газ при возникшей разнице парциальных давлений между газом и тканью (парциальное давление газа – концентрация – при этом, естественно, выше), но быстро и выводят его обратно, если разница этих парциальных давлений поменяет знак. Медленные – наоборот, медленно поглощают, но зато – как медленно выводят! Я подумал, что в нашем собственном воспринимающе-запоминающем устройстве также есть медленные и быстрые ткани. И они как-то эволюционируют. С годами всё более задействуются медленные ткани. Хотя я заметил, что стихотворения теперь пишутся короче, чем раньше; запал уже не тот или говорить много лень. Чем-то, видно, этот процесс аналогичен соитию. Недаром зачастую стихи пишутся ночью.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

СЛАБОСТЬ-СИЛА

Что такое слабость и сила? Я, конечно, о слабости и силе духовной. Ведь зачастую проявляет внешнюю, показную силу слабейший – это ему отступать некуда, это для него шажочек назад – окончательное поражение, это он будет стоять на своем до последнего, как малое дитя, и заставит более сильного, то есть мудрого, сказать: «Пусть будет по-твоему». А, кроме того, существует же масса непринципиальных вопросов, других же, действительно важных – тех, в которых отступить нельзя, так мало! Возможно, их и вовсе нет. Для сильнейшего.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

ПОКОЛЕНИЯ

В сущности, от рождества Христова нас отделяет не так уж и много поколений! Две тысячи лет, двадцать столетий, по три-четыре поколения на столетие, получается шестьдесят–восемьдесят поколений. Понятно, почему мы не отличаемся генетически от тогдашних наших предков. С другой стороны, совершенно немыслимое получится число, если посчитать, сколько людей .потрудилось (хоть бы и всего лишь от того же Рождества), чтобы сегодня жил конкретно ты. Возведи-ка двойку в шестидесятую или восьмидесятую степень! И не будем принимать во внимание инцест как семейную традицию египетских фараонов.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице

РАЗНИЦА В ВОЗРАСТЕ

Мама всегда с обидой говорила мне, когда в очередной раз убеждалась, что я не помню года рождения брата: «Запомни, это не так сложно, у вас всегда будет разница в четырнадцать лет!»
Она не учла одного. Теперь, когда его тоже не стало, эта разница стала увеличиваться. Ведь мёртвые, в отличие от нас – живых, не стареют.

Автор: Сева Гуревич

» К общему списку
» На отдельной странице