Было очень жарко, впрочем, жарко было по меркам нашим, по меркам средней полосы России. Двигалось по пустыне громадное войско, блестело на неотвратимом солнце оружие, муравьями ползли рабы, неся на носилках под балдахинами царя, его свиту, окружение, наложниц, родных, важно выступали боевые слоны и верблюды, позади тащились разнообразнейшая обслуга и шлюхи. Царь, сильный и спокойный мужчина лет сорока, сложением не уступающий воину, с глубокими и жёсткими складками лица, полудремал, и раб убаюкивающими взмахами опахала как бы сдерживал пытающуюся пробудиться энергию повелителя. Всё было как всегда, и, как всегда, когда случалось нечто неординарное, требующее решения, по линии войска прошли несколько медленных волн, и сначала остановились лазутчики, двигавшиеся далеко впереди войска, потом авангард и дальше, дальше до самых последних рядов войска и не войска уже. Побежали исполнительные гонцы, начали распространяться слухи – от истинных до самых неправдоподобных. Пятнадцать минут, двадцать, полчаса, и вдруг произошло редчайшее – личная охрана царя и царские носилки сдвинулись и начали продвигаться между замершими людьми вперёд, за авангард, приблизились к отряду лазутчиков и замерли.
– Подведите её теперь, – сказал царь своему рабу.
Прошло несколько минут, и раб прерывающимся голосом, ожидая гнева и следующей за гневом немедленной кары, доложил своему царю ответ.
Женщина остановила войско. Непростая, одеждой – страшно сказать – невиданной, не хуже царской, красотой – божественной. Она стояла на пути войска и хотела говорить с царём, и ни на какие вопросы не отвечала. Обойти её просто так было немыслимо, прикоснуться – страшно. И, несмотря на то, что раб должен был поплатиться жизнью за дерзкие слова женщины, он доложил: «О, царь! Казни своего раба, я ничего не могу сделать. Женщина с лицом и одеждой богини хочет говорить только с тобой и не хочет двигаться с места». Веки царя дрогнули и приоткрылись чуть-чуть, почти неуловимо. Но раб давно был личным рабом царя, он много лет служил ему, и он зарылся лицом в песок, угадывая свою участь.
Когда кровь второго раба обагрила песок, царь подождал ещё минуту и махнул рукой, рабы подавили вздох облегчения, и царские носилки преодолели ещё пятнадцать метров.
Чуть раздвинулись куски материи, и царь понял, хотя, видно, знал об этом и раньше, почему так глупо и безропотно умерли два его вернейших раба.
– Возьми меня с собой, царь, – сказала женщина.
Одну очень долгую минуту царь смотрел на неё, а потом, всё так же, не отрывая остановившегося взгляда, потребовал к себе Совет войска. И пока те не пришли, царь так же – немигающе страшными, чуть приоткрытыми против обыкновения глазами – смотрел на неё.
– Вот, – сказал царь. Вы знаете и видите. Но есть ещё одно. Уже четвёртый день похода, только я закрываю глаза, мне снится один и тот же сон. Мне снится этот день и всё, что сейчас происходит. И мне снится то, что, может быть, действительно случится затем. Мне снятся несчастья.
– О, царь! – ответили приближенные. Прости нас за наше молчание. Уже четвёртый день похода все мы и каждый из твоего войска, и даже каждый человек, следующий за войском, и даже каждая женщина, следующая за войском, видят этот сон. Прости нас, о царь!
На одно только мгновение царь отвёл свой взгляд от неё.
– Я жду совета, – сказал царь.
– Убей её, – сказал командующий войском.
– Прикажи войску обойти её, – попросили старейшины.
– Принеси её в жертву нашим богам, – рёк верховный жрец.
Много очень долгих минут молчал царь, царь, равного которому не было на земле. Молчал и смотрел на неё. И молчало, боясь пошелохнутся, огромное войско. И сдерживали от малейшего движения боевых слонов. И молчала женщина. Лишь таинственным образом при полном безветрии чуть шевелились складки её одежды.
Вдруг прозвучал и тут же задохнулся крик слона. Царь очнулся и оглядел Совет твёрдо, внезапно просветлевшими и отрешёнными глазами. Его ответ ошеломил всех.
– Нет! – сказал царь.
– Подведите её теперь, – сказал царь своему рабу.
Прошло несколько минут, и раб прерывающимся голосом, ожидая гнева и следующей за гневом немедленной кары, доложил своему царю ответ.
Женщина остановила войско. Непростая, одеждой – страшно сказать – невиданной, не хуже царской, красотой – божественной. Она стояла на пути войска и хотела говорить с царём, и ни на какие вопросы не отвечала. Обойти её просто так было немыслимо, прикоснуться – страшно. И, несмотря на то, что раб должен был поплатиться жизнью за дерзкие слова женщины, он доложил: «О, царь! Казни своего раба, я ничего не могу сделать. Женщина с лицом и одеждой богини хочет говорить только с тобой и не хочет двигаться с места». Веки царя дрогнули и приоткрылись чуть-чуть, почти неуловимо. Но раб давно был личным рабом царя, он много лет служил ему, и он зарылся лицом в песок, угадывая свою участь.
Когда кровь второго раба обагрила песок, царь подождал ещё минуту и махнул рукой, рабы подавили вздох облегчения, и царские носилки преодолели ещё пятнадцать метров.
Чуть раздвинулись куски материи, и царь понял, хотя, видно, знал об этом и раньше, почему так глупо и безропотно умерли два его вернейших раба.
– Возьми меня с собой, царь, – сказала женщина.
Одну очень долгую минуту царь смотрел на неё, а потом, всё так же, не отрывая остановившегося взгляда, потребовал к себе Совет войска. И пока те не пришли, царь так же – немигающе страшными, чуть приоткрытыми против обыкновения глазами – смотрел на неё.
– Вот, – сказал царь. Вы знаете и видите. Но есть ещё одно. Уже четвёртый день похода, только я закрываю глаза, мне снится один и тот же сон. Мне снится этот день и всё, что сейчас происходит. И мне снится то, что, может быть, действительно случится затем. Мне снятся несчастья.
– О, царь! – ответили приближенные. Прости нас за наше молчание. Уже четвёртый день похода все мы и каждый из твоего войска, и даже каждый человек, следующий за войском, и даже каждая женщина, следующая за войском, видят этот сон. Прости нас, о царь!
На одно только мгновение царь отвёл свой взгляд от неё.
– Я жду совета, – сказал царь.
– Убей её, – сказал командующий войском.
– Прикажи войску обойти её, – попросили старейшины.
– Принеси её в жертву нашим богам, – рёк верховный жрец.
Много очень долгих минут молчал царь, царь, равного которому не было на земле. Молчал и смотрел на неё. И молчало, боясь пошелохнутся, огромное войско. И сдерживали от малейшего движения боевых слонов. И молчала женщина. Лишь таинственным образом при полном безветрии чуть шевелились складки её одежды.
Вдруг прозвучал и тут же задохнулся крик слона. Царь очнулся и оглядел Совет твёрдо, внезапно просветлевшими и отрешёнными глазами. Его ответ ошеломил всех.
– Нет! – сказал царь.
Автор: Сева Гуревич